Бедные люди - Олег Погудин в «Мелодии рассвета»

Все мы в детстве читали книгу «Легенды и мифы древней Греции».

Дети взрослели, мифы оставались в детстве, а современная греческая культура воспринималась совершенно отдельно от той, великой. Где Прометей и где сиртаки?

В принципе, история культуры знает еще два периода актуализации культуры античной  – эпоха просвещения с Корнелем и Расином и Belle Époque, сиречь Серебряный век, в котором Кокто пишет об Орфее, а Анненский досочиняет утраченные пьесы Еврипида.

Стихи современных греческих поэтов Анненского - солидного литератора из столицы великой империи - не интересуют. Что ему до какого- то александрийского грека Константина Кавафиса, издевающегося над модой на эллинизм и переживающего падение Константинополя - второго Рима.

Какая историческая драма ждет третий Рим практически одновременно с уничтожением малоазийской византийской греческой культуры, никто в то время еще не догадывается.

2021 год стал перекрестным годом «Россия-Греция», продолжится он и в 2022, который станет еще и годом столетия смирненской катастрофы (и 105-летия, тоже условно круглая дата, Октябрьского переворота).

Изгнанник Бродский в почти наше время прочел стихи изгнанника не в первом поколении Кавафиса другими глазами. Примерно тогда же Матвеева написала свое:

 Суверенна, неуязвима,

Непонятна, не пленена… 

И бедная, нищая, обескровленная, но несломленная Греция обрела свой русский голос.

Стихи Кавафиса, который был дипломатом, эстетом и апологетом эллинизма, удивительно и одновременно органично обрамляют спектакль Олега Погудина «Мелодия рассвета», построенный на песнях-рембетика - песнях городских низов, которые знать не знали слова эллинизм, но бежали сто лет назад из Смирны или Константинополя с самым ценным, что у них было – с иконой.

Рембетика как жанр ворвалась в европейскую музыкальную культуру между двумя войнами, а с 50-х годов прошлого века заняла в ней свое законное место.

Шоу-бизнес того времени облагородил песни греческих бродяг и поэтов и вывел их на подмостки модных ревю. Началось все с «Последнего трамвая» («Трамвая до конечной» в оригинале), герои которого пьют, играют в кости и добираются до дома на самом дешевом виде транспорта.

Вообще богатые и благополучные очень любят смотреть на представления из жизни бедных и проблемных: «Кармен» не сходит со сцены не один десяток лет.

А там, где есть спрос, есть и предложение. Бедные под пером сценаристов и в руках продюсеров становятся либо белыми и пушистыми, либо отталкивающими и пугающими.

Погудин удивительным образом избегает и той, и другой опасности. Его герои – просто люди.

"Бедные люди" -  пример тавтологии,

Кем это сказано? Может быть, мной, - написал Георгий Иванов, и эта строка вспоминается сразу, когда смотришь спектакль.

Маленькая таверна, в которой разворачивается действие, место небезопасное.

Вечером субботним, когда воздух пахнет гарью, снова пьют здесь, дерутся и плачут.

У музыкантов вполне может быть нож в ботинке, да и хозяин кафенио, похоже, человек сложной судьбы.

Но начинается все весело и почти сказочно:

Не страшен нам ни дьявол, ни дым пороховой —

Вон какие ссадины у нас на руках!

Над нашим поведением качают головой

Приличные люди на всех материках.

Удивительно, как артист, поражающий всех аристократизмом и изысканностью в программах, посвященных Золотому и Серебряному веку, выводит на подмостки совсем другого персонажа.

Один только фрагмент, связанный с песней про портсигар, достоин войти в учебники актерского мастерства. Сначала стихи, вызывающие улыбку, потом песня с удивительной работой с предметом, которая становится все драматичнее с каждым куплетом, и танец - с подчеркнутым ритмом, с резкими движениями, уже почти трагичный.

Спектакль движется от бытовых зарисовок к античной трагедии, от светлого рассвета к опасным сумеркам.

В «Последнем трамвае» мелькнет тень пригвожденного к трактирной стойке Александра Блока, чуть позже герой спектакля ответит бывшей возлюбленной его словами: «Иль хочешь быть мне приговором? —Не знаю: я забыл тебя.» (Блок, кстати, очень любил посещать места, подобные греческим кафенио, но в Петербурге).

После «Хасапико» зрители оказываются уже в пространстве трагедии – кровавый сумрак сгущается, и лишь юродивый голосит (вот она, Византия, которую беженцы унесли с собой в заплечном мешке), а веселые музыканты из кабачка превращаются в древнегреческий хор.   Кажется, что катарсис уже невозможен, и вновь Кавафис:

- Родные голоса…но где же Вы?

И шторм стихает, оказывается, что новый рассвет уже близко, и есть любовь, ибо «теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Люди, не знакомые ни с Кавафисом, ни с жанром, ни с греческим языком, плачут и аплодируют стоя.

Чудо свершилось. 

P.S. Все поэтические переложения греческих песен на русский язык сделаны народным артистом России Олегом Погудиным для этого спектакля лично. И в этом тоже сущностная новизна работы. «Мелодия рассвета» не ремейк и не парафраз, а новое, созданное для театра произведение. Мы более-менее знаем английскую, французскую, немецкую литературу, а греческую (кроме античной) драматургию и поэзию - нет. Между тем как Кавафис - огромный поэт, Пападопулос, Рицос и другие, чьи стихи звучат в «Мелодии рассвета» - большие серьёзные авторы. И это довольно редкий сейчас случай не студийной, а предназначенной для профессиональной сцены работы с новым материалом. Обычно театры не хотят рисковать, им спокойнее брать узнаваемые пьесы и сюжеты.  Олег Погудин рисковать не боится, а искусство любит смелых, что мы и можем наблюдать на сценах Москвы и Санкт-Петербурга.

Вообще на примере этого спектакля мы видим, что одним из признаков настоящего искусства являются не технологические новшества и не сложная сценография, а способность произведения выйти за границы собственного контекста. Стать тем, что рассказывает не «О ЧЕМ-ТО» (о жизни бедных студентов в Петербурге, о Греции двадцатых), а «ПРО ЧТО-ТО»: про вину, раскаяние, любовь, жизнь и судьбу. И именно это – залог успеха и долговечности такой работы. 

Георгий Рзаев Шах-Тахтинский, магистр искусствоведения. Фото Елены Мартынюк