Павел Капитонов: «Спасаемся от несовершенства мира искусством»

С Павлом Евгеньевичем Капитоновым, ведущим артистом Театра «Ленком Марка Захарова», почетным деятелем искусств города Москвы, мы поговорили о театральной кухне, новых ролях, романтическом отношении к жизни и тоске по доинтернетной эпохе.

- Павел Евгеньевич, 27 октября «Ленком» отметил 95-летие большим праздничным концертом. Вы служите в Театре уже 30 сезонов. Каким он встретил Вас в 1992 году, и как развивается жизнь в этой большой театральной семье?

- Начался мой тридцать первый сезон. Меняется абсолютно все, от общественно-политической жизни до зрителей. Когда я пришел, был сложный период, и публика советских времен не всегда могла себе позволить посещать театр. Но «Ленком» как-то пережил 90-е годы, и у нас не было потери зрителя, однако приходила не только театральная публика, но и те, кто мог позволить себе такое престижное времяпрепровождение. Сейчас наступили другие времена. Марк Анатольевич Захаров, я считаю, спас наших артистов, потому что жизнь за пределами Театра была довольно грустной. Да, существовал какой-то кинематограф, но точечный, а здесь мы находились круглосуточно, тогда еще были танцевальные классы два раза в неделю, мы приходили в 10.15, и в 11 утра у нас начиналась репетиция ставящегося спектакля. Мы спасались от несовершенства мира искусством (смеется). И сейчас похожая история. Но, конечно, и вне театра теперь есть много чего привлекательного: сериалы, «подвальные» театры, где можно заниматься чем-то неожиданным. Скажу, наверное, «крамольную» вещь – когда я шел на показ по коридору, у меня было сомнение, а хочу ли я работать именно в этом театре. Много же ходит всяких легенд, что конкурентов подставляют, но я быстро понял, что здесь другая атмосфера и команда, в которой много молодежи и живой энергии.

- И Вы сразу получили большую роль – Трубадура в «Бременских музыкантах».

- Не сразу, через год. Моя самая первая роль была офицер-переводчик в спектакле «Юнона и Авось». Мне в этом смысле повезло, потому что, появившись на сцене, я дал людям понимание, что есть я. Помог случай. Во время оформления документов тогдашний завлит сказал мне: «Вас здесь ничего не ждет, Вы пришли танцевать, но, быть может, Вам повезет» (смеется). Так и случилось!

- Что значит для Вас быть «ленкомовским» артистом?

- Это одновременно гордость и ответственность. Когда мы приезжали на гастроли, Марк Анатольевич говорил: ребята, дорогие, мы должны держать марку и в Театре и вне его. Разумеется, не только во время гастролей. Для меня, по крайней мере, быть артистом «Ленкома»  ̶  честь и определенные обязательства. Когда я пришел в Театр, такого количества звезд, наверное, больше не было нигде, даже в тот момент разрушения страны с последовавшим за ним изменением отношения к артистам. Например, в поезде я никогда сам не рассказывал о своей жизни, но, если спрашивали попутчики, я отвечал, что работаю в театре. ̶  В каком?  ̶  В «Ленкоме».  ̶  Так, значит, с Вами работает Янковский?  ̶ Да, и Броневой, и Чурикова. Это вызывало восхищение, меня даже приглашали в гости. Прошло энное количество лет, и, получив ответ на вопрос, кем и где я работаю, реакция стала другой – ну, понятно, бездельники… Возвращаясь к Вашему вопросу, «Ленком»  ̶  это собрание большого количества очень талантливых людей, за которыми одно удовольствие наблюдать и за кулисами, и на сцене, и в жизни. Была атмосфера молодежная и безинтрижная. Здесь все равны, насколько это возможно. Мы дружим с разными цехами, все друг друга знают. Кстати, у нас лучшая постановочная часть в мире! Не шучу. На мой взгляд, это очень хорошая традиция, созданная Марком Анатольевичем, несмотря на то, что артисты по природе своей самолюбивые и ревнивые, если речь идет о работе.

- Михаил Булгаков в «Театральном романе» называет вахтанговцев «когортой верных», а как бы он охарактеризовал ленкомовцев?

- Думаю, о нашем Театре можно сказать также – «когорта верных и дружных».

- В сентябре состоялась премьера спектакля Антона Яковлева «Последний поезд», в котором Вы исполняете сразу 3 роли: ведущего, доктора и бармена. Режиссер так говорит о Вашем персонаже: «Это типаж, маска характера. Конферансье, он же ведущий, принимает разные лики, подыгрывая персонажам Семьи. Он будто нивелирует пафос исповедальности и трагичности ситуаций в семье. Он – как отражение жизни, как бесстрастный машинист поезда, в котором мы все едем». Антон Юрьевич предпочитает этюдный метод работы с артистами, от внутреннего к внешнему. Расскажите, пожалуйста, об этом Вашем опыте.

- Как люди умеют облекать мысли в правильные слова! (смеется) У нас была своя система, Марк Анатольевич знал, что хочет, фонтанировал идеями, отталкиваясь от артиста или сам придумывая. Каждый приходящий режиссер имеет свои методы. По Антону Юрьевичу было видно, что он не волнуется, но времени до премьеры оставалось все меньше и меньше. А успеем ли мы? И все стало вырисовываться в последние две недели. Это не были тяжелые репетиции, мы много веселились, и все проходило при взаимном уважении. Марк Анатольевич  имел принцип – шаг вправо, шаг влево  ̶  расстрел. А здесь мне нравится, что можно в какой-то степени развлечься, получив свободу, испробовать то, что я еще не делал – научиться управлять зрительным залом. Поскольку мой персонаж не до конца участвует в действии, он, как Антон Юрьевич сказал – конферансье. По сути, другая профессия. В этом есть свой кайф, тем более, что во втором действии появляется отход к другим ролям и возможность быть разным. Я сегодня вспомнил, что в конце первого курса в Школе-студии МХАТ мы помогали в наборе абитуриентов, бегали с бумажками, сидели на прослушиваниях, и мой курс набирал курс Антона. Получается, выбрал себе режиссера на будущее (смеется).

- Неприспособленность к жизни Куперов-старших  ̶  это их ответ на суетливый бег времени. Они сумели отстоять любовь друг к другу и не изменить себе. Они находятся в центре этой истории. Но также раскрываются характеры детей, у каждого из них свои жизненные обстоятельства. Как Вы считаете, за счет чего при всей однозначности моральных оценок в пьесе и предыдущих театральных и кино-воплощений в спектакле «Ленкома» дети выражают свою часть правды?

- Пьеса изначально понятная. Был вопрос – а как сделать так, чтобы дети тоже вызывали симпатию? Один наш артист сказал, что с точки зрения русского зрителя дети Куперов все равно будут восприниматься как подонки, потому что у нас такое отношение к родителям не принято. По крайней мере, так было раньше. С другой стороны, поколенческие проблемы никто не отменял. Сначала родители нас учат, потом они, старея, в какой-то степени сами становятся немного детьми. Из-за этого случаются конфликты и прочее. Тема спектакля касается многих людей. Да, нужно делать скидку на то, что это американская история. Там же звучит фраза – главное, чтобы детям было хорошо. Как думаете, в итоге получилось показать их человечнее?

- Да, ты их понимаешь, потому что у каждого есть плохо решаемые проблемы, и нельзя их назвать счастливыми людьми.

- Тем более в мире чистогана.

- При этом одна из дочерей Куперов произносит такие слова: «Сейчас наше время жить». Получается, это им, детям, пристало сидеть в комфортабельном вагоне, наблюдая пролетающие картины чьей-то жизни за его окном. Я много размышляла на тему детско-родительских отношений в спектакле. И получила возможный ответ: каким бы хорошим ни был взрослый сын или дочь, он/она априори не может вернуть родителям всю ту заботу и любовь, которые они дали своим детям. Отсюда возникает чувство вины. Что Вы скажете по этому поводу?

- В 90-е годы были популярны идеи, как растить детей, что им ничего нельзя запрещать, отдавайте лучшее. Появились воспитанные на таком принципе люди. С этой точки зрения наш спектакль родился вовремя. Конечно, есть оговорка, что мы не знаем, как жили в Америке в 30-е годы, но пытаемся это представить. В определенной степени это касается всех нас. Даже если говорить не о родителях, а о молодых артистах, которые приходили в театр, и у нас тогда была небольшая разница в возрасте, однако все равно возникало ощущение – они другие. Все разные. Но у тебя уже есть какой-то опыт, а человек только ищет себя. В каком-то случае за ними интересно наблюдать, в другом – это раздражает, пытаешься что-то подсказать, и вдруг выясняется, что с той стороны возникает отторжение с мыслью – да я сам все знаю. А потом вспоминаешь, когда ты сам только пришел, вел себя примерно так же. Получится ли добиться баланса? Наверное, только лучше узнавая другого можно к нему приблизиться. С родителями тоже бывают разные ситуации. Например, ты должен отчитаться, когда пришел домой. Но я же не маленький, мама! Мне хочется свободы в мои 53 года (смеется). Для родителей же ты всегда будешь ребенком. Я это понимаю, потому что сам уже взрослых племянниц воспринимаю как детей. Такова неизбывная правда жизни.

- Все, в конечном счете, закольцовывется. Для шестнадцатилетней дочери Джорджа и Аниты молодые родители уже перешли в разряд «предков», которых она не понимает. Дети Барклея и Люси однажды окажутся на их месте. 

- А уж бабушка с дедушкой для Роды тем более старики. Вспоминаю, когда я родился, моей бабушке Кате было в районе 56 лет. Я сейчас немногим моложе ее тогдашней. Про нее многие говорили, что она настоящий интеллигент при том, что она окончила те самые пресловутые три класса. Она прожила сложную и достойную жизнь. А я в ней видел очень пожилого человека. Знаете, меня впервые назвали Павлом Евгеньевичем в 2000 году. Мне был 31 год. Я был ошарашен, когда услышал это от молодого человека лет 22. Для него в тот момент разница в возрасте казалась огромной. «Павел Евгеньевич» у него вырвался автоматически. Недавно приходили молодые артисты, и я предложил им называть меня просто Пашей. А они не могут. И вроде бы мы водим вместе хороводы… Не знаю, отчего это происходит, возможно, всплывают какие-то воспитательные, культурные пласты.

- Три года назад мы обсуждали с Вами причины, по которым зрители на рубеже 2000-х годов перестали плакать. Когда я смотрела «Последний поезд», через несколько кресел от меня сидел мужчина лет 50 и беспрестанно вытирал слезы платком. Я сама, нужно признаться, заплакала во время сцены, когда мать, предвосхищая просьбу старшего сына Джорджа переехать от них в пансионат для пожилых людей, сама озвучивает это решение. Зрительское восприятие спектаклей сегодня изменилось?

- Я заметил еще в самом начале сезона, что публика стала более поддающейся. Было, прямо скажем, непростое трехлетие, начиная с пандемии. Мне кажется, что и зрителей в зале резко стало больше. Возможно, это произошло из-за нехватки эмоций, желания увидеть простые человеческие взаимоотношения. Не знаю, навсегда ли это, но люди действительно стали плакать. И нет того холодного носа, как раньше. Будем надеяться, что театр лечит.

- И в «Последнем поезде», и в «Поминальной молитве» открытый финал, остается надежда. Мне кажется, чрезвычайно важно, чтобы театр вызывал в человеке веру во что-то светлое, приподнимал его над буднями. Мода на беспрестанный цинизм и, как Вы выразились в нашем прошлом интервью, «выворачивания себя наизнанку» должна пройти. Как Вы чувствуете, какой герой сейчас нужен театру?

- Все ли устали? У меня есть ощущение, что у каждого театра сформировалась своя публика. Посмотрев подряд несколько зарубежных спектаклей, я обратил внимание, что в каждом из них есть момент, когда артист выходит на сцену и начинает истошно кричать. Это какая-то психоделическая вещь – вывернуть себя, сделать себе больно... Сложно ответить, почему это происходит. И у такого театра всегда будет свой зритель. А кто-то ходит исключительно на мюзиклы. Поэтому каждому нужен какой-то свой герой. Я тут посмотрел «Игру престолов», все 8 сезонов. Несколько лет назад я пытался, но сразу же бросил. Там есть прямо-таки идеальный герой, и честный, и смелый…

- Скучно.

- На третьем сезоне я подумал – перелистайте мне эту историю до негодяя (смеется). Как-то мы беседовали с Олегом Ивановичем Янковским, и он поделился своими размышлениями – многие считают нашу профессию дьявольской, долгое время нельзя было хоронить артистов в пределах кладбища, а он был убежден, что в ней заложена божественная искра. Это же повторил мой однокурсник, ставший священником – ребята, вы даже не представляете, каким богоугодным делом занимаетесь. Если ты играешь законченного злодея, но люди выходят из зала с пониманием, что есть зло, в чем же тогда заключается дьявольщина моей профессии? Возвращаясь к Вашему вопросу про героя, у нас же теперь нет идеологии, а значит, может ли существовать один герой для всех? В советское время было более или менее понятно, к чему ведут людей.

- В 2021 году Александр Лазарев восстановил легендарную «Поминальную молитву» Марка Анатольевича Захарова. Вы исполняете роль Урядника. Каким человеком он Вам видится?

- Ко мне как-то подошел один человек, плача, и сказал – ты замечательный артист, но играешь такую сволочь. Я удивился. А он: ты же только что сказал, я хочу с вами по-человечески, и тут же как отрезал – даю вам три дня, и чтобы духу никого здесь не было. Тот спектакль имел очень живое звучание, потому что вышел в момент, когда все это происходило в окружающей действительности – люди десятилетиями жили на одной лестничной площадке и вдруг стали друг друга резать. Как я пытаюсь объяснить для себя самого поведение урядника? Да, все они вместе и заодно, но у него есть долг, служба. Все друг друга знают, как облупленных, его мучают угрызения совести, однако он однажды дал присягу. Слава Богу, он не стал законченной сволочью и не взялся за оружие. К вопросу о «Последнем поезде». Существуют ли стопроцентные злодеи или чистейшие ангелы? Возможно. Но большинство устроено сложнее. Помню, читал или слушал психолога в тот момент, когда нас уговаривали, что 4 ноября – великий праздник единства, так вот он прокомментировал, что во все времена 10 процентов популяции останутся достойными людьми, что бы ни произошло, другие 10 процентов – мерзавцы, которые не изменятся, а оставшиеся 80 процентов в себе вмещают 50 процентов света и 50 процентов тьмы. Но в период смуты они, как правило, переходят на сторону зла. Почему все так устроено? Может быть, потому что зло активнее, громче… Наверное, я стремлюсь к примирению, но и детей в «Последнем поезде» нельзя однозначно записать в число антигероев. Конечно, каждый хочет сказать себе и про себя – я бы так не поступил. Что касается урядника, он хитроват по-народному, но служит честно и с душой.

- А еще немного подкаблучник, боится сварливую жену.

- Нередко случается в таких селениях, что жена дородная, а муж у нее дохленький, и она его нет-нет да побивает (смеется).  Поэтому урядник – просто человек со всеми достоинствами и слабостями.

- Вы успели застать тот спектакль с Евгением Леоновым в роли Тевье. Интересная преемственность – в нынешней постановке-приношении великим коллегам принимают участие многие артисты, игравшие тогда младшее поколение: Сергей Степанченко, Андрей Леонов, Вы, Виктор Раков, Иван Агапов, Александр Сирин…Что Вы вспоминаете в прежней «Поминальной молитве», и какие новые акценты появились в восстановленной версии?

- Я обожал тот спектакль и смотрел его много раз еще до прихода в «Ленком» благодаря Алене Хмельницкой, которая каким-то образом нас впускала, и мы стояли на балконе. Спектакль был разным, одно дело, когда играл Евгений Павлович Леонов, другое – Владимир Стеклов. Еще же многое зависит от зрительского восприятия. К Евгению Павловичу все относились с априорной любовью и нежностью. Прелесть спектаклей Захарова в том, что вбиты крепкие клинья вне зависимости от того, кто играет. И вот теперь, размышляя о разных вещах, об эмиграции той поры, я пришел к выводу, что спектакль был поставлен ради двух фраз: «Чума на их голову. И кому это понадобилось, чтобы Лейзер из Анатовки говорил «гудбай»?» Сейчас этой проблемы в таком животрепещущем виде нет. Но, прочитав многие интервью Евгения Павловича, я понимаю, что и тогда, и сейчас в спектакле почти нет одесского говора, все говорят по-русски. Марк Анатольевич хотел рассказать общечеловеческую историю. Спектакль возили в Грузию и другие советские республики, и везде местные жители отмечали – это про нас. Невзирая на национальность. В новой постановке получилось так, что половина артистов играла в спектакле Захарова и, когда мы читали пьесу, в голос иногда выдавали ту или иную фразу с интонацией Евгения Павловича Леонова или Александра Гаврииловича Абдулова. А вторая половина произносила текст по-своему. Конечно, были какие-то сомнения. Точь-в-точь повторить не получится. Интонационно – да, но голос, пластика все равно у всех разные. В конечном счете, прошлое вернуть невозможно. Однако я рад, что этот спектакль вновь появился в репертуаре, его многие любят.

- Здесь также история одной семьи перерастает в философскую притчу о выборе пути, о вере, долге, тонкой грани между добром и злом. Почему она продолжает волновать всех нас?

- Мы возвращаемся к тем самым человеческим взаимоотношениям между родителями, дочерями, их женихами, чего в спектакле предостаточно. Еще и политическая история привносит свои ассоциации. Тот же «Шут Балакирев», который идет у нас уже больше двадцати лет, сейчас стал особенно актуальным. И это очень типично для спектаклей Захарова, что-нибудь всегда отзывается в текущем времени. Я повторю то, что сказал Вам в прошлый раз – театр должен быть эмоциональным. Это и делает его современным. Каждый, наверное, проводит параллели со своей жизнью, ищет что-то узнаваемое.

- Весной Вы ввелись в спектакль-долгожитель «Безумный день, или Женитьба Фигаро» на роль учителя музыки Базиля. У этого персонажа открылись новые комические нотки. Ввод в готовый рисунок роли – это вызов для артиста?

- Говорят, открылись, да. Вы знаете, когда как, иногда – сложно, а в другой раз, как в данном случае, легко – ты бросаешься сразу в холодную воду, куражишься. В «Последнем поезде», о котором мы с Вами рассуждали, у меня уже вторая роль, где ловишь такой кайф куражения. Мне нравится петь, хотя я и до этого пел в тех же «Королевских играх», а тут переходишь на новый уровень удовольствия. Кстати, «Фигаро»  ̶ самый первый мой спектакль в Театре, который я выпускал от сих до сих, мы танцевали и бегали, мне это очень нравилось. Так что все это родное и близкое. Был небольшой мандраж и волнение, с другой стороны. Что касается работы над ролью с нуля, то на самом первом, застольном этапе, бывает, читая текст, думаешь – ой, что-то не очень это мне подходит, а потом втягиваешься в процесс. Артисты обращались к Марку Анатольевичу – можно я это попробую, сделаю так-то? А он в ответ – не надо мне об этом рассказывать, словами я не понимаю, покажите. И мне всегда хочется скорее начать репетировать, а не просто говорить. Все индивидуально, у каждого своя кухня. И молодых наших ребят, которые куда-то вводятся, я учу: твоя первостепенная задача – не убиться на сцене, не убить партнера и, занимаясь делом, рассказать свой текст. Потом уже придет все остальное.

- Как во времена драматических событий и судьбоносных решений человеку не потерять себя, не скатиться в депрессию, уйти от конфликтов и, с другой стороны, не поддаться эскапизму по принципу «если у вас нету тети»?

- Слушайте, я когда-то был уверен, что депрессия – это какая-то придуманная история. Мой однокурсник любил повторять – депрессии не существует, надо просто дело делать. И бабушка говорила – всех бы на морковку. Сейчас, в наше сложное время, кругом пропагандируют теорию малых дел – идите в театр, общайтесь семьей, следите за домом. Нужно отвлекаться от тревожных мыслей.  Легко сказать, но как это сделать? По моему наблюдению, больше страдает тот, кто ничем особенно не занимается, а погружается в это свое состояние.

- Когда началась пандемия, очень многие кричали, что нас незаконно заперли, что это происки врагов, и угрозы для здоровья не существует. Но при всех сложностях и ограничениях можно было занять себя чем-то интересным, тем, что ты не успевал сделать при привычном бешеном ритме жизни – перечитать любимую книгу, посмотреть фильм, матч или спектакль в записи, послушать музыку, провести больше времени с близкими…

- Лена, мы ведь судим о мире в большей степени по тому, что происходит в соцсетях. А там много паникеров. Мне хватило мудрости сохранить эмоциональное равновесие. Я сидел дома, начал готовить, от плиты не отходил, при этом похудел, как это ни странно, потому что питался по режиму. За улицей наблюдал, первые две недели никого не было на горизонте, потом постепенно начали выходить, и я тоже. Мне казалось, что я абсолютно спокоен, но, когда я оказался на улице, у меня внезапно закружилась голова, не знаю, от обилия ли воздуха, в меня вошедшего, или от волнения (смеется). Я читал художественную литературу, и то, что нежелательно  ̶  новости, умудрился несколько раз удалиться из запрещенной соцсети, когда там началась истерика и паника с обеих сторон. В нынешней ситуации люди истерили на начальном этапе, а сейчас те, у кого разные мнения, стараются не обсуждать друг с другом спорные темы. Так вот, когда я уходил из соцсетей, первые три дня у меня была ломка, а потом вдруг стало так легко и свободно, ведь жизнь не закончилась. Просто, к сожалению, наступили те времена, когда мы смотрим на мир через призму этого источника информации. Нужно понимать, что тех, кто кричит в интернете, не так много, но при этом они очень активные. Пропаганда работает везде, а человек слаб и управляем. Во время пандемии психологи говорили – Бог с ним, с этим вирусом, самое страшное, что в итоге развалится много семей. Находиться 24 часа в сутки в одном помещении для некоторых оказалось довольно сложно. Выиграли те, кто сумел расходиться иногда по разным комнатам и заниматься своими делами. Все в жизни устроено сложно. А мы с Вами говорим об искусстве (смеется). Кстати, в  театре мне не интересно полное отражение жизни, в этом, наверное, проявляется мой романтизм – так хочется сказки!

- Так я Вам и предлагаю романтического героя - Дон Кихота или Сирано де Бержерака!

- Драться на шпагах? Я пропустил эти уроки в Школе-студии. Может быть, не знаю (смеется).

- К слову о романтизме. Я довольно часто езжу в Петербург, и на пересечении Загородного проспекта и Звенигородской улицы я как-то встретила чудесную пару – небезызвестного Вам, коллегу Вашего отца, Николая Мартона с супругой. Я остановилась в восхищении и наблюдала за ними: пожилым элегантным господином, с тростью, в шляпе и драповом пальто и миниатюрной женщиной с дамской сумочкой. Они не шли, а плыли! Вне времени и пространства. Мне казалось, что они сейчас окликнут кучера. Они воплощали достоинство, неспешность, уважение  друг к другу и к окружающим. Время будто бы остановилось. И когда они проплыли, я с удивлением обнаружила, что прохожие, смотря в свои телефоны, не заметили это чудо. Вот ответ, как люди могут жить в любых условиях и сохранять при  этом достоинство. Или другой случай удивительной встречи. За несколько дней до закрытия Москвы на пандемию, я брала интервью ко Дню Победы у старейшего артиста «Моссовета» Николая Лебедева, которому на тот момент было почти 100 лет, к сожалению, он ушел из жизни совсем недавно на сто первом году жизни. Он прошел всю войну, много раз был в фашистском плену, бежал через всю Украину, ночевал на кладбищах, его допрашивали на Лубянке… Мы встретились с ним напротив Театра Российской армии в Екатерининском парке, сидели на скамейке, он рассказывал о своей жизни, не только киношной и театральной, и передо мной был совершенно молодой человек с горящими глазами, воплощение галантности. После беседы он предложил -  а давайте пойдем в кафе, куда я регулярно заглядываю, и выпьем капучино с чизкейком.

- Вопрос – откуда берется это жизнелюбие? Говоря с родителями о послевоенных годах, я понял, что та беда включила в людях желание бороться за жизнь, строить, идти к будущему. А мы, наверное, в большей степени депрессивные созерцатели… Но это опять же не обо всех. Еще накануне чудовищной мировой войны стал развиваться кинематограф, а после  ̶ наступил его рассвет, в том числе и развлекательного кино. А когда грянули благополучные времена, все вдруг начало идти к обратному… Это к вопросу, что жизнь черно-белая – черная клавиша, белая клавиша, крышка. Одно поколение – такое, а следующее предполагает некий откат. Разобраться в причинах все равно не представляется возможным.

- Я увидела в сети, на канале Александринского театра, запись прошлогоднего юбилейного вечера Вашего отца, замечательного артиста Евгения Павловича Капитонова. Он читает стихи поэтов-фронтовиков, своих земляков, с такой любовью и живой памятью, что хочется поклониться ему до земли. А в начале этого сезона он сыграл в премьере Валерия Фокина «Один восемь восемь один». В 86 лет! В чем секрет жажды жизни и творчества у этого удивительного поколения?

- Папе все интересно. Он очень многое знает и помнит. В тот вечер он читал стихи их с мамой учителя, а также крымских поэтов. Папа любит делиться с людьми, и когда сидишь с ним рядом, познаешь не только историю семьи, но и всей страны. Он хочет подготовить еще один моноспектакль. Мы боялись, что пандемия очень ударит по нему, потому что папе крайне сложно быть запертым в четырех стенах. Сейчас-то они с мамой регулярно гуляют, без нее он ходит только по магазинам (смеется). Он жаждет общения, ему нужно что-то кому-то рассказать. К теме отцов и детей – это не всегда бывает вовремя, по-разному все просыпаются, он уже на ногах и начинает с места в карьер. - Папа, у меня еще мозг не проснулся. А он революционно настроен, готов прямо сейчас ринуться на баррикады митинговать. Откуда это появилось, я не знаю. У него семь братьев и сестер, и они все разные, военные времена дали о себе знать. Кстати, самое активное – старшее поколение. А папа ровно посередине. Старший дядька воевал, тети что-то копали, в охрану ходили. А кто младше – потише. Да, у них одни и те же родители, воспитание, но все разные, и по-разному у них сложилась жизнь. Отец все время что-то учит. Он меня поражает, иногда начинает сыпать стихами, монологами. В последнее время он жалуется  ̶  что-то не запоминается текст. А он уже столько знает, что одно другое вытесняет (смеется).

- Павел Евгеньевич, чем Вы живете помимо театра?

- Сейчас все мое время занимает театр. Начиная с весны, я здесь с утра до вечера. Это пока не совсем привычно, потому что для меня вставать рано довольно сложно из-за сложившегося за много лет режима. Мы готовимся к выпуску нового спектакля.

- Репетируете в «Беге» Александра Лазарева? Можете рассказать о Вашем персонаже?

- Один из персонажей  ̶  архиепископ Африкан, а во втором акте я играю тараканьего царя Артура Артуровича. Спектакль очень густонаселенный, многие будут исполнять по две роли. Он обещает быть красивым и мощным. Работа в самом разгаре. С драматургической точки зрения Булгаков очень литературоцентричен, поэтому материал сложен для постановки. Бытует стереотип, что режиссерская профессия довольно легкая. Актер что-то рождает, а ты где-то подрезал, что-то подсказал, как написано в тексте, так и сделай. А здесь так не сработает, это целая махина. У автора же все расписано в ремарках, у него свое постановочное восприятие. Премьера должна состояться в феврале. Главное, чтобы театр шел вперед. Конечно, этот переход сложен для всех. Прошлое не повторяется нигде и никогда, и это главная проблема жизни. Но она продолжается. Увы, того пиетета перед театром, который был в доинтернетное время, все равно уже не увидеть, нельзя списывать со счетов потребительское отношение к артистам, например.

- При этом условная звезда стала доступнее за счет интернета.

- Но она и исчезает через три дня, когда появилась следующая звезда. С одной стороны – большое количество разной информации – это хорошо, а с другой – она распыляет и разжижает твои вкусы и сознание. Театр и кино не умрут. Но они уже не являются проводниками света, глашатаями высшей правды. Есть небольшое количество подвижников, но масштабы уже не глобальные, к сожалению. Интернет в какой-то степени заменил телевизор. Нахожу себе оправдание, смотришь телевизор, и тебе вкладывают в голову определенную точку зрения, а в сети я читаю то, что выбираю сам. Но обилие информации играет злую шутку, потому что я перестаю ее запоминать, она вымещается мгновенно. Я осознаю эту проблему. Два года назад я слушал какие-то youtube каналы, а теперь понимаю, что это стало фоном, поэтому я больше читаю. Слышишь кодовое слово, это вызывает интерес, а потом внимание рассеивается. Хочется иметь доступ к любой информации, но всему есть свои пределы. Получается, даже если вы что-то не прочтете, вам все равно это расскажут. И непонятно, нужно ли вам все это знать.

- Как сохранить себя в информационном потоке?

- Выходить гулять (смеется). Призываю, а сам не умею это делать. Из чего состоит наша жизнь? Из чтения, общения, познания. Завидую в этом смысле маме, ее организованности. Почему я не могу стать дисциплинированным, имея перед собой такой пример? Если я читаю книгу, то говорю себе – полчаса и спать, а уже пробило пять часов утра, потом шесть часов…

- А что Вы сейчас читаете?

- Перечитываю английский сатирический роман «Да, господин министр» по одноименному сериалу. Там, по-моему, описаны все политические инсинуации, какие только возможны.

Беседовала Елена Омеличкина

Фото М.Рыжов, Е.Сирина, А.Стернин, Я.Овчинникова